Неточные совпадения
Третье: она была религиозна и не как ребенок безотчетно религиозна и добра, какою была, например, Кити; но
жизнь ее была основана на
религиозных убеждениях.
Но его спасало
религиозное настроение, которое странным образом совмещалось в нем с беспутною его
жизнью.
Он все более определенно чувствовал в
жизни Марины нечто таинственное или, по меньшей мере, странное. Странное отмечалось не только в противоречии ее политических и
религиозных мнений с ее деловой
жизнью, — это противоречие не смущало Самгина, утверждая его скептическое отношение к «системам фраз». Но и в делах ее были какие-то темные места.
— «Западный буржуа беднее русского интеллигента нравственными идеями, но зато его идеи во многом превышают его эмоциональный строй, а главное — он живет сравнительно цельной духовной
жизнью». Ну, это уже какая-то поповщинка! «Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области
религиозной философии». Вот те раз! Это уже — слепота. Должно быть, Бердяев придумал.
Он проповедовал тогда «что-то страстное», по выражению Крафта, какую-то новую
жизнь, «был в
религиозном настроении высшего смысла» — по странному, а может быть, и насмешливому выражению Андроникова, которое мне было передано.
Религиозное учение это состояло в том, что всё в мире живое, что мертвого нет, что все предметы, которые мы считаем мертвыми, неорганическими, суть только части огромного органического тела, которое мы не можем обнять, и что поэтому задача человека, как частицы большого организма, состоит в поддержании
жизни этого организма и всех живых частей его.
И потому для уяснения этого вопроса он взял не Вольтера, Шопенгауера, Спенсера, Конта, а философские книги Гегеля и
религиозные сочинения Vіnеt, Хомякова и, естественно, нашел в них то самое, что ему было нужно: подобие успокоения и оправдания того
религиозного учения, в котором он был воспитан и которое разум его давно уже не допускал, но без которого вся
жизнь переполнялась неприятностями, а при признании которого все эти неприятности сразу устранялись.
В
религиозном отношении он был также типичным крестьянином: никогда не думал о метафизических вопросах, о начале всех начал, о загробной
жизни. Бог был для него, как и для Араго, гипотезой, в которой он до сих пор не встречал надобности. Ему никакого дела не было до того, каким образом начался мир, по Моисею или Дарвину, и дарвинизм, который так казался важен его сотоварищам, для него был такой же игрушкой мысли, как и творение в 6 дней.
В таком чисто монистическом, монофизитском
религиозном сознании не может быть пророчеств о новой
жизни, новой мировой эпохе, о новой земле и новом небе, нет исканий нового града, столь характерных для славянства.
Так бывает и в
жизни религиозной, где слишком многие питаются чужим опытом и живут чисто словесной догматикой, и в
жизни общественной, где заученные партийные лозунги, формулы и слова повторяются без всякого самостоятельного акта воли и мысли.
Русский народ нужно более всего призывать к
религиозной мужественности не на войне только, но и в
жизни мирной, где он должен быть господином своей земли.
Религиозное же сознание должно бороться с этими разлагающими и обессиливающими теориями социальной среды во имя творческой активности человека, во имя его высшей свободы, во имя высшего смысла
жизни.
Религиозное, христианское отношение к
жизни должно жертвенно принять смерть старой России, старой ее плоти во имя воскресения России к новой
жизни.
Религиозный взгляд на
жизнь глубже видит трагедию смерти, чем взгляд позитивно-поверхностный.
В первоначальном фазисе своего развития человечество не могло выковывать хозяйственных орудий борьбы за
жизнь без
религиозной санкции.
Мысль не работает над новыми явлениями и темами, не проникает в конкретность мировой
жизни, а упрощенно применяет свои старые схемы, свои сокращенные категории, социологические, моральные или
религиозные.
Горькому даже начинает казаться, что
религиозные люди отрицают смысл земной
жизни, в то время как только они его и признают.
Очень характерно, что углубленный,
религиозный взгляд на
жизнь допускает жертвы и страдания, во многом слишком трудно видеть искупление и путь к высшей
жизни.
Религиозное освящение плотской
жизни и ее элементарных материальных орудий свойственно всем натуралистическим религиям и самому христианству в натуралистическом его периоде.
Славянофилы хотели оставить русскому народу свободу
религиозной совести, свободу думы, свободу духа, а всю остальную
жизнь отдать во власть силы, неограниченно управляющей русским народом.
Тот взгляд на
жизнь, который я называю историческим лишь в противоположность частному и который, в сущности,
религиозный, — ценности ставит выше блага, он принимает жертвы и страдания во имя высшей
жизни, во имя мировых целей, во имя человеческого восхождения.
России нужна, прежде всего, радикальная моральная реформа,
религиозное возрождение самих истоков
жизни.
Очень характерно, что Л. Толстой и тогда, когда писал «Войну и мир», и тогда, когда писал свои нравственно-религиозные трактаты, был безнадежно замкнут в кругу частной точки зрения на
жизнь, не желающей знать ничего, кроме индивидуальной
жизни, ее радостей и горестей, ее совершенств или несовершенств.
Он даже считает возможным утверждать, что именно
религиозные люди отрицают смысл
жизни.
Тоталитаризм есть
религиозная трагедия, и в нем обнаруживается
религиозный инстинкт человека, его потребность в целостном отношении к
жизни.
Русский народ в массе своей ленив в
религиозном восхождении, его религиозность равнинная, а не горная; коллективное смирение дается ему легче, чем
религиозный закал личности, чем жертва теплом и уютом национальной стихийной
жизни.
Мировая катастрофа должна способствовать
религиозному углублению
жизни.
А это предполагает
религиозное отношение к
жизни.
Религиозное отношение к
жизни рушится, и о святости лучше совсем не говорить.
В России с самых противоположных точек зрения проповедуется аскетическое воздержание от идейного творчества, от
жизни мысли, переходящей пределы утилитарно нужного для целей социальных, моральных или
религиозных.
Но вот младенец подает знаки
жизни; я не знаю выше и
религиознее чувства, как то, которое наполняет душу при осязании первых движений будущей
жизни, рвущейся наружу, расправляющей свои не готовые мышцы, это первое рукоположение, которым отец благословляет на бытие грядущего пришельца и уступает ему долю своей
жизни.
Я не считаю себя принадлежащим к типу homo religiosus в традиционном смысле, но
религиозная тема была для меня преобладающей всю
жизнь.
Я от многого мог отказаться в
жизни, но не во имя долга или
религиозных запретов, а исключительно во имя свободы и, может быть, еще во имя жалости.
Я был в известный период моей
жизни а-теистом, если под атеизмом понимать анти-теизм, отрицание традиционных
религиозных понятий о Боге.
Во вторую половину
жизни он сочувствовал
религиозным идеям Л. Толстого.
Во времена моей марксистской молодости один довольно культурный марксист немецкой формации мне говорил с укором, что, в сущности, я человек
религиозный, что у меня есть потребность в оправдании смысла
жизни и в вечности.
У нее образовалась глубина и твердая
религиозная вера, которая не раз поддерживала меня в
жизни.
Это обращает к
религиозной теме, которая мучила меня всю
жизнь.
Вопрос о бессмертии и вечной
жизни был для меня основным
религиозным вопросом.
У меня нет
религиозных воспоминаний, остающихся на всю
жизнь, и это имеет огромное значение для моего
религиозного типа.
Это размышление вводит в
религиозную тему моей
жизни.
Религиозная тоска по бессмертию и вечности, по бесконечной
жизни, не похожей на эту конечную
жизнь.
В известный год моей
жизни, который я считаю счастливым, я пришел в соприкосновение и вступил в общение с новой для меня средой народных богоискателей, познакомился с бродячей народной
религиозной Россией.
Я тогда еще верил по — отцовски и думал, что счеты отца сведены благополучно: он был человек
религиозный, всю
жизнь молился, исполнял долг, посильно защищал слабых против сильных и честно служил «закону». Бог признает это, — и, конечно, ему теперь хорошо.
Тареев утверждает свободу абсолютной религии духа от исторических форм и свободу природно-исторической
жизни от притязаний
религиозной власти.
Религиозная философия охватывала все вопросы духовной культуры и даже все принципиальные вопросы социальной
жизни.
Так же в
жизни религиозной многие секты и ереси были уходом из официальной церковности, в которой был тот же гнет, что и в государстве, и духовная
жизнь омертвела.
На
религиозном питании, на органической связи с народной
жизнью была основана философская мудрость Гераклита и Пифагора.
Преодоление католического обожествления папы и гуманистического обожествления человека на Западе, раскрытие творческой
религиозной активности, потенциально заложенной в восточном православии, должно повести к подлинному θέωσις’у в исторической
жизни человечества.
Жизнь церкви раскрывается в нашем внутреннем
религиозном опыте.